Среди многочисленных народных примет и поговорок о сезонных изменениях природы есть и такая: «Пришел Петрок (12 июня), сорвал листок, пришел Илья (2 августа), сорвал два».
Начало августа, я сижу на берегу Рыбной речки у тихого и мелкого заливчика. По поверхности воды, подгоняемые легким ветерком, проплывают парусными корабликами пока еще редкие побитые листочки. На дне заливчика из серого гравия также кое-где лежат уже затонувшие листочки. Краем глаза заметил, что один маленький листик немного пошевелился, я стал внимательно к нему присматриваться. Листик определенно потихоньку двигался. Из-под него даже торчали маленькие ножки. Да это же ручейник, точнее, его личинка спряталась под листик! Сделала там себе домик, окутав его тонкой паутинкой. Зазимует личинка на дне водоема, а в начале лета оттуда вылетит уже взрослая бабочка-поденка, которая после спаривания отложит в воду яйцо, из него за лето разовьется уже знакомая нам личинка.
Вот такой круговорот природы.
Как-то пошел я в лес прогулять своих двух четырехмесячных щенков. Они с азартом носились между деревьями, то скрываясь из виду, то, контролируя, куда я иду, подбегали ко мне. Этого я и добивался: надо чтобы собаки отслеживали местоположение хозяина. Поглядывая по сторонам, я метрах в двадцати от себя на высоте человеческого роста увидел малого пестрого дятла, который сидел на стволе сосны. Через некоторое время опять посмотрел в ту сторону – дятел неподвижно сидел там же. Меня это озадачило: ведь дятлы всегда очень подвижны. Подойдя к нему, я увидел, что птичка мертвая, она висит на клюве, застрявшем в дереве, ножки ее свободно висели. Не без труда освободил клюв дятла. Подбежал один из щенков, и я сделал глупость: у него на глазах выбросил птичку в траву, и тот сразу ее подобрал и стал трепать, а, увидев, что подбегает его брат – съел.
Я довольно долго и успешно охотился с этой уже взрослой собакой, но у него был недостаток: он лаял на дятлов. И, когда в лесу раздавался его голос, то я внимательно слушал: не раздастся ли так знакомое «чик-чик-чик» дятла, тогда приходилось его отзывать.
Проходя тропинкой вдоль берега, я услышал со стороны речки дружное негромкое щебетание. С крутого берега над водой нависали кусты, и мне удалось подойти незаметным. На ветках сидело с полдюжины птенцов зимородка – одной из красивейших птичек наших лесов, которые селятся по берегам речек. Они довольно скрытны и редки. Когда мне счастливится их видеть, из-за красоты приходит на ум сравнение с райскими птичками. Взрослые величиной с воробья и окрашены очень ярко: голубовато-
изумрудная спинка, рыжеватое брюшко, пестрые крылья. Один из писателей назвал зимородка сверкающим изумрудом над речной гладью. Живут они в норках крутых берегов, которые копают сами, питаются мелкой рыбкой – мальками.
Из-под куста вылетел взрослый зимородок и, низко пролетев над водой, выхватил оттуда рыбку и сел на корягу, держа ее в клюве. Птенцы тут же начали плюхаться в воду с куста и сразу взлетать, но без добычи, снова на ветки, оживленно «разговаривая».
Я понял, что мать птенцов показывала им мастер-класс по добыче пропитания. Полюбовавшись из укрытия на редких птичек, пошел дальше.
У меня есть подружка, зовут Зинкой. Если другие синички с оглядкой, опаской подлетают и, осторожно подпрыгивая, приближаются к брошенным на снег семечкам, то Зинка садится на протянутую ладонь с кормом не раздумывая, хватает клювиком семечку, но на секунду задерживается. Зачем? Чтобы пересчитать оставшиеся и знать сколько раз еще можно прилететь. Я в этом совершенно уверен, глядя как она замирает на это время и черными глазиками-бусинками окидывает содержимое ладони, затем, пискнув в благодарность, стремительно улетает на растущий неподалеку калиновый куст, чтобы там на ветке раздолбить семечку и вынуть содержимое.
Иногда она исчезает на несколько дней, и я начинаю беспокоиться, не попала ли она в какую-нибудь трагическую для себя историю.
Когда весной начинает припекать солнышко, таять снег, синички перестают интересоваться предложенным кормом, а летом их вообще почти не видно: понятно, озаботились продлением рода. Но поздней осенью, когда приходят первые морозы, появляются вновь. Тогда я протягиваю ладонь с семечками и на нее плюхается синичка. Я с радостью говорю ей: «Здравствуй, Зинка!»
Весна, но уже несколько дней стоит отвратительная погода: холодно, моросит мелкий дождь. Ангара еще закрыта льдом. Я иду по улице Речной и вижу сидящих на проводах десятка три скворцов. Прохожу метрах в трех от них. Ни один не пошевелился и, кажется, не обратил на меня внимания. Мокрые и страшно уставшие: видимо, только прилетели. Корма нет. Какая сила заставляет их после осеннего отлета на зимовку за тысячи километров в Ирак, Афганистан и даже Индию возвращаться на родину, чтобы здесь в хлопотах вывести и вырастить потомство?
В скворечнике, что я устраивал в огороде, каждое лето селились скворцы, выводили потомство. Он был прибит к длинной жердинке, нижними концами вкопанный в землю, и повыше прибит гвоздями к сараю. Но вот как-то ночью разыгрался сильный ветер, и когда я утром вышел на крыльцо, то увидел, что комель жерди был вывернуть из земли, ее повернуло на гвоздях и скворечник со всего маха ударился о землю. Скворцов не было, а в скворечнике я обнаружил разбитые яйца. Я, конечно, сразу поставил жердь на место, закрепив уже надежней, но ни в этот год, ни в следующие скворцы уже никогда не селились в приготовленном для них домике.
Кто им рассказал о случившемся, что здесь опасно?
Поздняя осень, выпал небольшой снег. Мы с товарищем, с рюкзаками и ружьями идем по лесу, сосновому бору, собаки где-то отстали. Выходим на живописную полянку и видим, что на ее снежном белом фоне багровеют ягоды брусники. Выбегают догнавшие нас собаки и с жадностью начинают хватать ртами и глотать ягоду. У собак тоже есть потребность в витаминах.
Уже с неделю хлопьями идет снег. Я решил выходить из своей охотничьей избушки к дороге, это километров пять. Поскольку снег еще не улежался, рыхлый, то даже на широких камусных лыжах идти было тяжело: глубоко проваливался. Чувствуя, что уже подустал, я решил отдохнуть, попить чайку. Сел на лыжи, достал из рюкзака термос. Огляделся вокруг, находился в густом елово-пихтовом лесу.
Мое внимание привлекло поскрипывание, потрескивание, периодически раздававшееся в полной тишине. Затем там с тяжелым стоном завалилась ель, задрав корни. «Осень была теплая, земля не промерзла перед тем как лег снег, вот корни и не держат», -
подумал я. Через малое время, переломившись со звуком пушечного выстрела, упала пихта недалеко от меня. Я посмотрел вверх… Надо мной, низко согнувшись, нависала другая, вся в снегу.
Снег валит, нагружая деревья, а ветра давно не было. Я быстро собрал рюкзак, надел лыжи и пошел из опасного леса, и куда только усталость девалась. Пока выходил, еще не один раз слышал, как ломаются деревья под тяжестью снега.
Октябрь. На деревья и землю лег небольшой снежок. Управившись в избушке с вечерними делами, поужинав и накормив собаку, я ложусь спать. Шкаликом я назвал его в шутку, когда он был еще маленьким щенком. Из Шкалика вырос рослый кобель, но кличка уже приклеилась. Его я запустил в избушку, хотя и знаю, что делаю неправильно: собаку нужно оставлять на улице; но вдвоем веселее, есть с кем поговорить.
Ночью услышал, что мой пес забеспокоился, начал недовольно урчать. Я зажег свечку, было десять минут второго. Шкалик сидел перед дверью, с явным желанием выйти. Выпустил. Он стал сердито взлаивать, затем сбежал с горки, где стоит избушка, и начал лаять там. С ружьем и фонариком я вышел. Полная темень, в луче фонарика стеной стоит лес. Постояв, зашел обратно. Минут через двадцать, недовольно урча, прибежал пес, но проситься не стал и лег под дверью.
Утром, позавтракав, прихватив рюкзак и ружье, мы пошли на охоту. Метров через двести Шкалик подал голос, по лаю я понял, что на белку, и пошел к нему. По пути увидел, что пересек чей-то след, под деревьями снега почти не было, но осенние листочки были потревожены чьими-то ногами. Достав белку, я вернулся и пошел по этому еле заметному следу. На полянке, где снегу было больше, стало понятно, что это подходил медведь, но, услышав лай собаки, потоптался и своим следом ушел обратно.
Хозяин тайги летом часто грабил мою избушку, бил стекла в окне (потом на лето я стал их снимать), наводил в ней свой, медвежий «порядок». Один раз даже разобрал крышу, хотя двери я всегда держал нараспашку открытыми. Видимо и в этот раз, прежде чем залечь в берлогу, он решил ее навестить. Пройдя по его следам, я убедился, что он шел точно по направлению к ней. Но место оказалось занятым.
Позже неподалеку я нашел его меточное дерево, на котором он отмечал свою территорию, толстую пихту, ее ствол был не один раз оцарапан когтями на приличной высоте. Чтобы дотянуться ладонью до этих меток, мне приходилось подпрыгивать, хоть я и повыше среднего роста.
Но как мой пес метров за двести, находясь в избушке, смог услышать приближение зверя?
Когда утром я со своей собакой вышел из избушки, то метров в пяти от нее, прямо на своей тропе, увидел кучку соболиных испражнений. Тропу пересекал след крупного «кота». Мы с Серым поняли, что этим он продемонстрировал полное презрение к нам, и, взяв ружье и прихватив рюкзак, бросились в погоню. Снег был еще неглубоким, и лыжи были не нужны. По следам было видно: сначала соболь шел спокойно, не торопясь, затем, видимо, почувствовав погоню, стал ускоряться, километра через три уже бежал прыжками. Серый преследовал его. Следы привели меня к старой лесосеке, сплошь заросшей мелким и очень густым ельником метра два высотой. Сквозь него пришлось продираться, закрывая лицо рукавом куртки, чтобы не повредить глаза. Пройдя, наконец, лесосеку я по следам увидел, что соболь на некотором удалении повернул назад, в ельник. Собака преследовала его. Мне не оставалось ничего другого, как идти за ними. В очередной раз продравшись сквозь это колючее препятствие, я увидел… что соболь завернул обратно. След собаки шел за ним. Тогда я решил дождаться, когда Серый загонит его на большое дерево и подаст голос. Стал ждать. Через полчаса из ельника вышел мой запыхавшийся пёс с вывалившимся из пасти языком, в глаза он мне старался не смотреть. Мы с позором вернулись в избушку.
Когда на следующее утро мы с Серым вышли из избушки, то на своей охотничьей тропе увидели свежую кучку. Тропинку пересекал знакомый след.
Это было в конце семидесятых годов уже прошлого века. День порыбачив на Быковской шивере, я решил спуститься пониже и остановиться на ночевку в одном из гравийных островков – шалыге – напротив устья речки Пай, подальше от комаров.
Вечерком, сидя на чурке у костра, я похлебывал уху из свежей рыбы и наслаждался этим процессом. Стояла ясная погода при закате солнца.
Вскоре обратил внимание, что в слив шиверы зашел вроде как плот с какой-то надстройкой посередине. Я заинтересовался увиденным. Примерно через полчаса это сооружение оказалось в полукилометре напротив моего островка. В свою двадцатикратную подзорную трубу я разглядел: это действительно был довольно большой плот, на нем возвышалось что-то вроде домика то ли из фанеры, то ли еще из чего. К плоту была привязана деревянная лодка с мотором на корме, горел небольшой костерок с котелком над ним. Мужчина колол дрова. Из домика вышла женщина, гремя посудой. От плота иногда доносился лай собаки, и вдруг на всю реку проорал петух.
Заинтригованный, я проводил взглядом это плавсредство вниз по Ангаре. Через день, нарыбачившись, я поехал домой в Мотыгино. Около леспромхозовской пристани увидел причаленный плот, сделан он был… из разобранного сруба дома!
Мне приходилось слышать, что в старые года люди таким образом переселялись, меняли место жительства. Теперь увидел своими глазами.
Новоселам оставалось только вытащить бревна и собрать сруб дома на новом месте.